 |
|
|
|
Имя Генри Уайтхеда после его смерти в 1932 году редко доходило до слуха более-менее широкой публики. Последняя (не считая репринтных изданий)
посмертно опубликованная в легендарном журнале «Weird Tales» – его важнейшем месте публикаций – короткая история вышла в февральском
номере за 1933 год, после чего быстро стало тихо вокруг мастера карибских рассказов.
Уайтхеды были кельтского происхождения; слово, обозначающее их семью, представляет собой англизацию первоначального Caer-n’-Avon
(отсюда фигура Джеральда Каневина – «alter ego» Уайтхеда – в некоторых рассказах). Осев в 1647 году в Вирджинии, семья вскоре быстро
пустила корни и в Нью-Джерси. В городе Элизабет (в то время Элизабеттаун) в штате Нью-Джерси 5 марта 1882 года в семье маклера по земельной
недвижимости Генри Хеддена Уайтхеда (1846-1937) и Мэри Берри (Макмиллин) Уайтхед (1856-1919) родился мальчик, которого назвали Генри
Сент-Клер Макмиллин Уайтхед. Тем самым он на 8 лет старше Говарда Филлипа Лавкрафта (1890-1937), на 11 лет старше Кларка Эштона Смита
(1893-1961) и на 24 года старше Роберта Эрвина Говарда (1906-1936), которым он как автор страшных рассказов мало уступает по части литературного
качества. Как и упомянутая тройка, он был единственным ребёнком своих родителей. Семья Уайтхедов принадлежала к числу самых первых
поселенцев Элизабеттауна (наряду с семьями Эмбой и Ньюарк). Отец работал в «Real estate» – фирме «George Р.Read &Co.» с главным офисом в
Нью-Йорк Сити.
Незадолго до 1890 года семья переехала в Порт Честер (штат Нью-Джерси) поближе к метрополии. Оттуда Уайтхед с 1896 года посещал школу
«Berkeley High School» в Нью-Йорке, где он сконцентрировался на древних языках в рамках подготовки к учёбе в университете. Осенью 1900 года
его зачислили в Нью-йоркский Колумбийский университет. Но поначалу успехи были посредственными. Точно так же как и Лавкрафт, Уайтхед
испытывал нелады с математикой. В 1901 году он перешёл в Гарвардский колледж в ранге «special student»; после нескольких экзаменов ему
следовало бы остаться там на постоянную учёбу, тогда бы он стал членом «graduation class» 1904 года. Однако собственная болезнь и болезнь
матери, за которой ему пришлось ухаживать, спутали все карты. Хотя в 1902-1903 годах он приобрёл статус постоянного студента, его записали всего
лишь в ранг прежней ступени «sophomore», а не «junior» (американские университеты используют в рамках четырёхлетней обычной учёбы разделение
студентов по учебным годам: freshman, sophomore, junior, senior). В декабре 1902 года ему пришлось уйти из университета из-за болезни глаз. В
сентябре следующего года Уайтхеда ещё раз допустили до учёбы по прежнему как «sophomore». Однако в 1904 году ему пришлось покинуть Гарвард
без официального свидетельства об окончании. На фотографии класса 1904 года он, тем не менее, изображён вместе с будущим президентом США
Франклином Делано Рузвельтом.
Несмотря на эти разочаровывающие проблемы Уайтхед всегда ощущал свою связь с Гарвардом. С 1905 года он член Гарвардского клуба в
Нью-Йорке, основанного в 1865 году. Его почтовый адрес он даже указал для справочника «Кто есть кто Among North American Authors»
(27 West 44th.Street). Тогда, как и сегодня, клуб размещается в изящном доме неогеоргианского стиля с солидной библиотекой для его членов.
Уайтхед собирал здесь информацию, отразившуюся в замечательных примечаниях к рассказу «Шатер» (The Tabernacle). Ещё раз в 1911 году он
совершил попытку вернуться в университет, но и она не удалась. К тому же в это время была острая необходимость зарабатывать деньги.
Среди его учителей были в числе других философ Сантаяна (Santayana), психолог и терапевт немецкого происхождения Гуго Мюнстерберг (1863-1916),
один из основателей «applied psychology». В общем и целом Уайтхед владел фундаментом солидного образования, выгодно отличавшего его от многих
писак группы вокруг «Weird Tales». В его более поздних письмах, а также письмах к нему появляется сокращение Д. (доктор теологии). Доказательств
этому нет; но полностью исключить нельзя, что Уайтхед защитился позже в каком-нибудь другом университете. К тому же он редко задерживался на
одном и том же месте и его биографию невозможно восстановить без пробелов.
Его развитию в писателя предшествовали несколько этапов разнородной деятельности. «Я сильно облагораживал свои шатания, называя их тремя
профессиями – т.е. священник, психолог и писатель», – писал Уайтхед в письме к неназванному корреспонденту. Студентом Уайтхед был
воодушевлённым спортсменом, членом футбольной команды колледжа, а позже неустанным скалолазом и охотником. В 1905-1909 годах он состоял
в «Comissioner of Athletics» (A.A.U. – Amateur Athlethic Union). Рассказывают, будто бы он в компаниях услаждал гостей фокусами, разрывая колоду
карт руками на двое, а потом ещё и четвертуя образовавшиеся половины. Как тут не вспомнить Уильяма Хоупа Ходжсона, который как известно наряду
с писательской деятельностью являлся популяризатором тяжёлой атлетики и в 90-ые годы XIX столетия, владел одной из первых студий бодибилдинга
(выражаясь современным языком). В 1904 году Уайтхед принял безуспешное участие в конкурсе журнала «Colliers» на лучшую короткую историю, а в
1905 году он продал свою первую историю журналу «Outdoors». Одновременно Уайтхед работал журналистом и дослужился в 1906 году до
помощника редактора демократической политической газеты «Дейли Рекорд» в Порт Честере (штат Нью-Йорк), куда он вновь переехал. С 1905 года он
числился в постоянных кадрах этой газеты. По непроверенным фактам Уайтхед какое-то время был записан в слушатели медицинской школы
Колумбийского университета и на очень недолгое время в Нью-йоркской младшей школе. Он еще занимал и некоторые политические посты, но в
сентябре 1909 года Уайтхед радикально порвал со своими разными начинаниями и записался в «Berkeley Divinity School» в Миддлтауне (штат
Коннектикут), с целью изучения теологии и подготовки к профессии священника епископальной церкви. Это одна из скорее консервативных
англо-американских церквей с епископальной конституцией, соответствующей таковой британских англиканцев.
Между прочим, вышеназванная школа ныне находится в Нью-Хэвене (штат Коннектикут). Из автобиографических высказываний Уайтхеда известно
также, что в Порт Честере Уайтхед регулярно посещал церковь Святого Петра и работал в ней на общественных началах. Самое позднее в 1901 году
он получил официальное разрешение на проповедь, а ещё раньше был назначен англиканским епископом Нью-Йорка лектором.
В 1912 году тогда уже не совсем молодому священнику присудили академическую степень и 5 июня посвятили в дьяконы епископальной церкви,
то есть американской церкви, скорее похожей на англиканскую. В 1910-11 годах он к тому же принял участие в курсе по повышению квалификации
Эвинг-колледжа (штат Иллинойс) и 8 июня 1911 года приобрёл степень магистра.
Его теологическая магистерская работа исследовала «Религиозные секты в первом веке». Удалось найти бывшего товарища по комнате Уайтхеда,
некоего Пола Робертса, сумевшего вспомнить риторические способности и небольшие стихи Уайтхеда, который писал их охотно и в большом
количестве. Уайтхед тогда был отчётливо старше других соискателей (они называли его «Bish» Уайтхед).
Своего рода практику в течение одного года в рамках образования он проходил в маленьком индустриальном городе Торрингтоне, затем в 1913 году
после посвящения в сан (это случилось 15 июня 1913 года) вернулся в Миддлтаун и занял пост ректора «Церкви Христа», который занимал вплоть
до 1917 года. В это время Уайтхед работал также по психиатрической части в качестве сотрудника «State Insane Hospital». В 1917-1919 годах он
проповедник Церкви святой Девы-Марии в Нью-Йорке, работает с детьми, затем становится старшим ассистентом («вторым священником»)
Адвентистской церкви в Бостоне, возглавляемой тогда знаменитом Доктором ван Алленом. Очевидно, Уайтхед получил, по крайней мере минимальные,
знания по гипнозу. Один из членов общины вспоминал годы спустя об удачной гипнотерапии своей матери, проведённой Уайтхедом. В эти три года он
также являлся официальным студенческим священником от своей церкви. Частую смену мест работы, где Уайтхед в различных должностях был вполне
успешен, можно, пожалуй, истолковать как выражение известного беспокойства, не приносившего удовлетворения в хорошо отлаженном порядке
церковной работы. В духовном содержании своей церкви Уайтхед не сомневался, и не раз (в едва заметной форме) встраивал это в свои рассказы.
Решающий импульс Уайтхед получил, когда отправился в 1921 году в качестве исполняющего обязанности архидьякона (это уже более высокое
положение в церковной иерархии, связанное с существенным престижем) на американские Вирджиниевы острова. До 1917 года те принадлежали
Дании, пока США не скупили их за 35 миллионов долларов. До сих пор они несут печать своеобразной смеси культур датской, пересаженной на
карибскую ниву, и африканской, привнесённой бывшими рабами Африки; архитектурный стиль городов и названия улиц как на острове Сант-Томас
так и на острове Сант-Кру (Уайтхэд предпочитал старое его название Санта Круз, данное самим Колумбом) до сих пор в значительной степени
североевропейские. Эти острова сразу и навсегда очаровали Уайтхэда и придали местный колорит его лучшим рассказам. Автор, умевший быстро
находить контакт с каждым независимо от его социальной принадлежности и имевший знакомых в любой среде общества, занимался на Сант-Кру
главным образом ответвлениями западно-африканских культов, обычно называемых вуду (правильнее «Vodoun»), и позднее считался признанным
их знатоком. В последующие годы, смотря по обстоятельствам, он проводил зиму на Вирджинских островах (отчасти на Сант-Кру, отчасти на
Сант-Томасе). Летом он жил чаще всего в Новой Англии или Флориде и организовывал там кроме всего прочего регулярно летние лагеря для
подростков, которых он у костра обычно развлекал историями о привидениях. Один из этих летних лагерей – в Делмонте – был личным владением
Уайтхэда, всегда рассматриваемый им исключительно как побочный заработок. В одном лагере в Чироки (Cherokee), который использовался в качестве
показательного лагеря «Adirondack Camps», он был совладельцем. Работа с молодёжью, кажется, доставляла ему большое удовольствие. Летом 1928
года он проводит инспекционный тур по лагерям «Sebago-Bear Mountain Camps» в Харрисоне (штат Мэн), для их владельцев Гамильтона и Вернера.
Однако зимой его всё время тянуло на Вирджинские острова.
В 1922-23 годах, в зимнее полугодие, он в качестве пастора замещал в одной общине в Чатануга (Chatanooga, штат Тенесси), заболевшего друга
(его первое возвращение с Вирджинских островов в Новую Англию в ноябре 1922 года было вызвано тяжёлой болезнью отца, от которой тот против
всякого ожидания поправился). В 1923-25 годах его главным занятием было ректорство (чрезвычайно уважаемый пост) в Троицкой церкви (Trinity
Church) в Бриджпорте (Bridgeport, штат Коннектикут), в холодное же время года он пребывал на Карибике. Уайтхэд без проблем выучил креольский
французский чёрного населения, хорошо ладил также с датчанами, которые составляют важную часть населения Вирджинских островов. Барлоу (сам
агностик), хороший знакомый Уайтхэда, сообщает, что проповеди Уайтхэда имели прямо-таки сенсационный приток прихожан. Памятуя о его даре
рассказчика и его знания светлой и тёмной сторон человеческой души, высказывание, вероятно, достоверно. Уайтхэд никогда не был женат, но его
наследство после преждевременной смерти в 1932 году перешло к одной женщине, с которой он, очевидно, близко дружил в последнее время. После
её смерти, кажется, его манускрипты не были сохранены. А гомосексуалистом (как Барлоу) Уайтхэд уж точно не был.
Уайтхэд также имел также семейные точки соприкосновения на Антиллах; один двоюродный дед при датском колониальном господстве был
управляющим одного поместья на Санта Круз. 1930-1932 годы он провёл в Дунедине (Dunedin), маленьком городишке севернее Санкт-Петербурга
(штат Флорида). Там он в октябре 1929 года подал заявление на должность ректора церкви «Church of the Good Shepherd» местной епископальной
общины. В сентябре 1931 года он окончательно переехал в Дунедин, где купил дом и обставил его целиком на свой вкус. При этом вместе с ним
проживал его престарелый отец, которому в 1932 году исполнилось 84 года. По всей видимости, его взаимоотношения с отцом были очень сердечные.
В одном из эссе он называет его «one of the very best». С середины 1931 года он диктует свои письма секретарше, о которой мы, между прочим,
знаем, что в начале июля 1931 года её выбрали «Мисс Флоридой» (до этого у него время от времени был секретарь-мужчина по имени Грэйсон).
Эти последние годы были уже помечены иссякающим здоровьем; Уайтхэд страдал от отдалённых последствий травм времён его раннего увлечения
футболом и ко всему прочему подцепил тяжёлую тропическую болезнь, потребовавшую многочисленных переливаний крови. В 1930 году его
оперировали по поводу язвы. В ноябре 1932 года его силы быстро начали таять. 23 ноября 1932 года он упал в своём доме, получив в результате
ушиба головы кровоизлияние в мозг, что и послужило причиной его смерти. Только отец был рядом. Об этих обстоятельствах очень подробно
информирует Лавкрафт, состоявший в переписке с отцом Уайтхэда. Похоронили писателя в Санкт-Петербурге (штат Флорида). В траурной церемонии
приняли участие более 100 человек. Местные газеты привели в своих некрологах примечательную заметку о том, что новоиспечённый президент
Рузвельт (как упоминалось выше знакомый с Уайтхэдом лично со времён Бостона) как раз планировал назначить Уайтхэда генерал-губернатором
Американских Вирджинских островов (Рузвельт был губернатором Нью-Йорка с 1928 года и в 1932 году выиграл выборы у Гувера). Ранняя смерть
Уайтхэда «is certainly a most damnable example of cosmic waste», писал Лавкрафт 5 декабря Кларку Эштону Смиту.
Упорядоченные к моменту смерти манускрипты и документы Уайтхэда были вскоре после этого опустошены, причём особенно пострадала, очевидно,
переписка с Лавкрафтом. Об этом сообщает Барлоу.
Уайтхэд, как никто другой из авторов круга «Weird Tales», был культурным рассказчиком на высоком уровне с большими знаниями людей и скорее
британской чем американской любовью к потустороннему и призрачному, в особенности к восхитительной смеси народов и традиций, с которыми он
познакомился в двадцатые годы на карибских островах. Кстати, это он ввёл в литературу понятие «зомби» или «Jumbee». Зловещее – хотя Уайтхэд
не презирал это и умел добиться немалых успехов – всё-таки было для него второстепенным путём его прозаического искусства, истинная величина
которого кроется в соединении внимательно изучаемого карибского фольклора, неусыпного интереса к магическому и оккультному в его в культурном
смысле самых разных формах выражения, а также человеческой чуткости в опытах конфронтации с загадочным и тёмным. Человеческие характеры
Уайтхэда никогда не лежат (как это сегодня популярно) под неоновой лампой секционного стола рассказчика. Писатель в своём повествовании
остаётся всегда джентльменом. Он отличается в своём интересе к человеческому диаметрально противоположно от Лавкрафта, с которым его всё же
соединяла близкая личная дружба и взаимное высочайшее уважение. Лавкрафт обратил внимание на Уайтхеда в 1925 году, когда прочитал в
февральском выпуске «Weird Tales» его историю «Морской сдвиг» (Sea Change). Чем больше он читал Уайтхеда, тем более вдохновлялся. Однако
лишь в 1930 году Лавкрафт наладил контакт с Уайтхедом после того, как Бернард Дуайер (Bernard Dwyer), уже состоявший в переписке с Уайтхедом,
направил ему некоторые неопубликованные манускрипты священника с просьбой отослать их обратно автору после прочтения. Естественно, Лавкрафт
исполнил просьбу и добавил несколько хвалебных слов. От этого возникла глубокая, пронизанная обоюдным респектом дружба двух авторов. Атеист
Лавкрафт был пленён священником, которого он навестил летом 1931 года в Дунедине и написал о встрече с ним: «...Уайтхед – одна из восхитительных
личностей, которых я когда-либо встречал. Он – сама щедрость и товарищество, обладает основательной начитанностью, делающей разговор с ним
бесконечным удовольствием. Хотя он является ректором местной церкви «Good Shepherd», в нем нет ничего клерикального, отдающего пылью.
Напротив, он носит спортивную одежду и порой чертыхается как настоящий парень. Ханжество и всякий вид самодовольства ему абсолютно чужды».
Фантастические произведения Уайтхэда можно разделить на 4 группы:
1. Карибские рассказы.
2. Скорее традиционные истории о привидениях.
3. Поэтически-романтические истории, использующие мотив реинкарнации.
4. Несколько причудливых или зловещих гротесков.
Первая группа явно стоит того, ради чего имя Уайтхэда просто необходимо вырвать из глубин забвения. Уайтхэд действует здесь по старому правилу:
автор может и должен писать лучше всего о том, что он любит и знает. Именно это правило сделало Провиденс-новеллу Лавкрафта «Жизнь Чарльза
Декстера Варда» или истории о привидениях Монтегю Родса Джеймса непревзойдёнными шедеврами, каждого в своём направлении. Тематизировать
прорыв загадочного и фантастического, а также тёмного и угрожающего, в тот мир, в котором действительно бьётся сердце автора, означает
создавать рассказы ужасов, переживающие время и изменения вкуса. Большинство его карибских историй по сей день удивительно свежи,
свидетельствуют о примечательной осведомленности автора в вопросах фольклора и представляют собой ещё и дополнительный интерес, благодаря
изображению различных народностей и их совместного существования (их изображает Уайтхэд реалистично, без натуралистического пристрастия к
мерзкому). Характеры его персонажей не имеют особой глубины, но всегда достоверны и рождены из истинной симпатии к людям Карибики. В роли
рассказчика выступает чаще всего некий Джеральд Каневин (Gerald`а Саnevin), «a life-like and lovable figure» (слова из некролога, написанного
Лавкрафтом) – едва завуалированное «alter ego» Уайтхэда (Каневин – по-кельтски фамилия Уайтхэда).
«Джамби» (Jumbee) – рассказ 1926 года – собственно говоря, беллетризованное фольклористское исследование веры в собак-оборотней (chien)
и джамби (Jumbees). Последние в первоначальном смысле – духи, а не ожившие мертвецы; «зомби» (Zombi) – словесная форма джамби,
распространённая на франкоязычных островах Мартиника и Гваделупа. К ней существует ещё и слово, обозначающее подобных существ, только
женского рода, «Zomblesse».
На Сант Кру, впрочем, как на единственном карибском острове, по сей день выступают так называемые «Mokujumbees», танцоры на ходулях,
призванные при помощи магии защищать от джамби.
«Барабанный холм» (Hill Drums) относится к одному достоверному преданию. Уильям Гиффорд Пэлгрейв (William Gifford Palgrave, 1826-1888),
британский консул на Санкт Томасе, презиравший туземцев, уходит в отставку и уезжает восвояси, не сознавая того, что причиной этого были сами
туземцы, распевавшие одну «cha-cha-song», уличную песенку: тонкое исследование о силе внушения.
«Кассиус» (Cassius) – история о сиамском близнеце, который, будучи недоразвитым карликом, в конце концов, отделяется от брата оперативным путём,
но очень скоро живёт своей роковой жизнью, наполненной ненавистью к здоровому брату. История уходит корнями к записи в «Commonplace Book»
Лавкрафта, о которой тот рассказал Уайтхэду, и базируется, собственно, на посещении Лавкрафтом «шоу уродцев» в нью-йоркском музее Губерта, в
связи с которым Лавкрафт познакомился с оригиналом истории, неким Джованни Либбера (1884-1946). Как оказалось позже, последний был заядлым
читателем историй Лавкрафта! Правда, Лавкрафт планировал другой ход действия, чем это осуществил Уайтхэд. «Кассиус» тематизирует не в
последнюю очередь проблему атавизма и как рассказ значительно интересней, чем это может показаться в кратком изложении. Поэтому по праву
история была напечатана во многих антологиях. Родственный мотив прослеживается в «Смерти бога» (Passing of a God), в котором раковая опухоль
становится средой для демонической, почитаемой суеверными местными жителями, автономной жизни. К ним же примыкает рассказ
«Губы» (The Lipps).
В «Черном Танкреде» (Black Tancrède) отрубленная рука капитана пиратов сто лет спустя после казни в одном отеле всё ещё ищет
давным-давно умершего судью, приговорившего когда-то Черного Танкреда к смерти.
«Черное чудовище» (The Black Beast) – настоящая вуду-история, в которой с легкомысленным молодым белым юношей, участвовавшего в
магической церемонии, случается неловкость, в результате чего его душа оказывается заключённой в быке. Написанный всего за три дня рассказ
интересен своим языком: Уайтхэд пытается подражать стилю вымышленного шотландско-вестиндского джентльмена 1876 года. В неопубликованном
письме Огюсту Дерлету от 28 ноября 1931 года он называет этот рассказ «an essay in the psychology of fear».
«Семь изгибов веревки палача» (Seven Turns in a Hangman`s Rope) – одна из самых длинных вестиндских историй. Её можно назвать прямо-таки
исторической новеллой, подкупающей тонким изображением жизни белых из верхних слоёв общества в Фредерикстеде (Сант Кру) начала XIX века.
Каневин, наводя большой порядок в доме, находит старинную картину, изображающую казнь группы пиратов в 1827 году. Одна из казнённых фигур,
кажется, ведёт странную, измученную болью, автономную жизнь и начинает кровоточить, когда картину надрывают случайно в одном месте. Каневин
пускается в расследования и обнаруживает события в центре с Соулом Маккартни, отпрыском одной из богатой семьи крупного помещика, который
ради спасения собственной шкуры становится товарищем пресловутого пирата Фоусетта. По ходу дела он обнаруживает в себе самом криминальную
склонность и всё больше предаётся ей. Маккартни, врождённый обольститель и обманщик, компрометирует, в конечном счёте, высшее общество
острова, а также свою бывшую невесту и кузину Камиллу Макартни таким образом, что дезавуирование, в особенности она, ему простить не может.
Когда он сообщает ей о своём двойном существовании и унижает её при этом, Камилла финансирует карательную экспедицию, положившую конец
ему и его товарищам. Но Камилла тоже разбирается в магических обычаях чёрных и, не удовлетворившись казнью бывшего возлюбленного, жаждет
мести. Ей удаётся душу Саула сослать в нарисованную ей картину. Каневин, спалив картину спустя столетие, высвобождает тем самым душу Саула.
Сильно соприкасается с «Семью изгибами веревки палача» рассказ «Огни Вест-Индии» (West India Lights), по многим аспектам первая версия более
поздней новеллы.
В «Древесном человеке» (The Tree-Man) речь идёт о молодом негре Фабрициусе, живущего с детства в чём-то вроде магического симбиоза с
кокосовой пальмой, биологические ритмы которой открывают ему, например, ожидаемую погоду и другие тайны будущего. Жестокий заготовщик
древесины, пытаясь срубить пальму, гибнет непонятным образом. История отдалённо напоминает рассказ Ирвина С. Коббса «Рыбоголовый»
(Fishhead, 1913), где в центре похожий симбиоз между отшельником-идиотом и рыбой.
«Большой круг» (The Great Circle) начинается, правда, с полёта над вест-индийскими островами, но потом развивается в историю в стиле фэнтези
о проходе между различными измерениями и о параллельном мире. Примечательны жёсткие и напряжённые сцены борьбы, свидетельствующие о
том, что Уайтхед к тому же уверенно перемещался по территории Роберта Говарда.
Уайтхед также написал новеллу о последних людях «Люди котловины» (The People of Pan). Она берёт своё начало на вымышленном карибском
острове, однако потом вводит в игру подземный мир пещер с народом, родственным с древними греками и почитающим бога Пана. Рассказчик
становится свидетелем гибели этого народа в результате природной катастрофы, которую пострадавшие истолковывают как гнев Пана на угасание
его культа у людей надземного мира.
В рассказе «Свежая трава» (Sweet Grass) в непревзойдённо плотной атмосфере речь идет о молодом датчанине Корнелисе Хансоне, только-только
прибывшем в Санта Кру в качестве управляющего плантацией и уже павшем чарам острова. Молодой человек пускается в легкомысленные отношения
с местной негритянкой, но, в конце концов, женится на белой, Хонории Макартни. Брошенная Джульета Аагард устраивается служанкой в дом Хансонов
и при помощи магических средств своей матери, мамалой, то есть наводящей на всех страх служительницы вуду, насылает на Хансона мучительную
кожную болезнь. Потом на короткое время ей удаётся полностью овладеть Хансоном. Хонория, уроженка Санта Кру, значительно быстрее чем её муж
начинает понимать, что здесь происходит. Когда она распознаёт в Джульете причину событий, то, используя грубую физическую силу, приводит
Джульетту к её матери и заставляет положить конец волшебству. С перспективы нашей эпохи массированных секс-сцен эротический компонент
рассказа изображается невероятно тонко и субтильно. Собственно говоря, самое примечательное в рассказе – два женских характера. Хонория
Хансон выступает перед читателем как бледная, скорее скучная особа белого, для женитьбы «соразмерного» общества острова. Джульетта,
купающаяся в море при луне и наводящая страх на остальных слуг, кажется, поначалу, куда как более примечательной. Но картина меняется в
ходе действия на сто восемьдесят градусов: в Хонории просыпается нечто вроде колониальной воли господина, не готового запугать себя и
смотрящего всякой опасности в глаза, в то время как Джульетта – в конце концов лишь тень собственной матери, теряющая всякое восхищение,
как только власть последней рушится. Конфронтация между белой и чёрной женщиной, само собой разумеется, расистская. Если читатель в
состоянии это не заметить, то «Sweet Grass» остаётся красивой, красочной, субтильной и всё-таки напряжённой историей о карибской магии.
Рассказ «Свежая трава» (Sweet Grass) многими расценивается как шедевр Уайтхеда, хотя Лавкрафт считал лучшим другой рассказ друга –
«Смерть бога». Может быть только потому, что не понимал эротики произведения.
Во вторую группу нас переносит симпатичный рассказ «Тени» (The Shadows), тоже разыгрывающийся на Карибах, но по сути раскрывающий
классический мотив истории о привидениях: рассказчик становится в своём доме свидетелем призрачного «re-enactment» убийства прежнего
владельца рыбой-зомби. В конце концов, рассказчик в смачной, напоминающей юмор М. Р. Джеймса заключительной части истории своими знаниями
о тщательно умалчиваемых событиях вносит переполох среди вельмож острова. Карибская атмосфера и британская традиция истории о привидениях
сошлись здесь воедино в счастливую смесь.
Целиком викторианским кажется спасительное вмешательство духа в «Лимузин Непера» (The Napier Limousine).
«Чайные листья» (Tea Leaves) сообщает о девственной учительнице, экономившей на большое путешествие и одновременно не сумевшей устоять
перед страстным желанием купить неброские перламутровые бусы в одной маленькой антикварной лавке Лондона. Но предвидение оказывает ей
добрую услугу, даже очень добрую. Эту трогательную, вообще нестрашную маленькую историю скорее можно ожидать в каком-нибудь
поздневикторианском женском журнале.
«Миссис Лорикьер» (Mrs. Lorriquer) – благовоспитанная дама из высокого общества, имевшая несчастье во время карточной игры стать пристанищем
для духа покойного злого профессионального мошенника.
«Камин» (The Fireplace) рассказывает о легкомысленно данном обещании духу убитого отомстить за его смерть. Когда герой, понятным образом
опасаясь осложнений, забывает про обещание, у духа появляется новый предмет ненависти.
И, наконец, «Ловушка» (The Trap), пожалуй, самый известный рассказ Уайтхеда, так как существенные части его (по крайней мере, середина,
может быть даже обе последние трети) происходят от Лавкрафта. Уайтхед был им не особенно доволен даже в переработанной Лавкрафтом форме.
Однако, независимо от литературной ценности рассказ по содержанию он довольно интересен. У Каневина место учителя в школе-интернате в
Коннектикуте, куда он привозит свою мебель, включая одно большое зеркало 17 века, купленное им на Санта Кру. Это зеркало оказывает на него и
на ученика, пришедшего на квартиру к учителю, странное гипнотическое притяжение. Однажды, после полудня, ученик Роберт Грэндисон бесследно
исчезает. Каневин узнаёт, что Роберт в его отсутствие отправился к нему на квартиру обследовать загадочное зеркало. Через некоторое время ему
показалось, будто он слышит голос Роберта,так сказать, телепатически и, наконец, видит своего ученика во сне. Роберт пойман в зеркале, вбирающем
в себя всё в призрачном ослаблении, что когда-либо более-менее долго стояло перед ним. В центре этого мира теней находятся также несколько
других людей. Они все – пленники создателя зеркала, датского оккультиста 17 века, Акселя Хольма, фигуры фокусника, напоминающего
лавкрафтовских Кроуфорда Тилингаста («Из потустороннего мира») или Джозефа Кэвина («Жизнь Чарльза Декстера Варда»). Хольм хотел через
зеркало, в которое он встроил волшебное стекло времён древних германов («Lokis Glas»), обеспечить земное бессмертие. Он заманивает живых в
свой зеркальный мир для развлечения, так как сам после столь долгих веков уже не может покинуть зеркало, не умерев. Роберт сообщает всё это
Каневину во сне посредством нечто вроде телепатии. Наконец, разрушив зеркало, Каневину удаётся освободить Роберта, в то время как Хольм и
другие его обитатели превращаются в пыль. Роберт здоров, но его внутренние органы отныне располагаются на противоположной стороне –
неисправимый знак жизни в зазеркалье. Выбор датчанина на роль оккультиста и мага становится понятной, если вспомнить датскую историю Санта Кру.
Однако, можно вспомнить и о том, что Лавкрафт как переводчик фиктивного «Некрономикона» тоже называет датского учёного, Олауса Вормиуса
(по-датски Оле Ворм), относящегося точно к этому времени (исторический Олаус Вормиус, написавший среди прочего о датской истории, рунических
надписях и германском наследии, жил с 1588 по 1654 годы). «Ловушка» с бросающейся очевидностью зависит от рассказа Элджернона Блэквуда
«Дело Пайкстаффа» (The Pikestaffe Case), в котором один математик, помешавшийся добряк, использует для себя и своих учеников зеркало в
качестве чего-то вроде ворот в другое измерение. Возможно, есть связь с произведением Г. Уэллса «История Платтнера» (The Plattner Story) или
Карла Клодиса (Carl H. Claudys) «Земля без теней» (The Land of No Shadow). Вряд ли необходимо указывать, что зеркальные миры в англо-американской
литературе начиная с «Алисы в Зазеркалье» (Through the Looking Glass, 1871) Льюиса Кэррола относятся к устоявшемуся репертуару фантастики.
Очарование «ловушки» кроется в том, что восхищение зеркалом переносится в сферу ужасного и угрожающего.
Третья группа рассказов. Удивительно, как часто Уайтхэд использовал мотив «наследственного воспоминания», или мотив, граничащий с
реинкарнацией. Правда, в двадцатых годах учения о реинкарнации были чрезвычайно популярны, может быть, популярнее чем сегодня. Они охотно
продавались в качестве «повторного открытия» Западом якобы восточной мудрости. Следует вспомнить «Возрождение Мельхиор Дронте» (1921) или
романы Густава Майринка в немецком языковом пространстве, в англосаксонском мире Элджернона Блэквуда, охотно и искусно использовавшего
этот мотив. Многие авторы «Weird Tales» писали истории на тему реинкарнации: Кларк Эштон Смит, Роберт Эрвин Говард, Фрэнк Белкнап Лонг,
Э. Гофман Прайс, а также, естественно, родственный по духу Абрахам Мэрритт (его лишь однажды опубликовали в «Weird tales»; в подобного рода
дешёвом рынке сбыта он вовсе не нуждался). Блэквуда отличает от скорее «периферийных» рассказов Уайтхэда на эту тему серьёзность в её
разработке. Будучи в прошлом теософом Блэквуд верил в реальность метемпсихоза, что не имеет места у Смита, у Говарда с некоторыми
ограничениями (а вот у Прайса взгляды совпадают). Даже блистательный, к сожалению, недооценённый Оливер Онионс опубликовал в эти годы
фантазию о реинкарнации «Нарисованный лик» (The Painted Face, 1929).
К примеру, атмосферно плотный рассказ, стоящий прочтения и в наши дни, «Лунный диск» (The Moon-Dial) вряд ли можно воспринимать как
шаловливое обращение к оккультной модной теме, с другой же стороны Уайтхэд понимал себя как теолога и пастора, и различные варианты
представлений о реинкарнации само собой разумеется не совместимы ни с каким бы то ни было другим похожим видом христианской антропологии.
Самые ценные в литературном смысле те истории Уайтхэда, которые оставляют открытой тему как «фантастическую возможность мышления» и не в
первую очередь привязываются к специальной оккультистской теории реинкарнации (или хотят её лишь проиллюстрировать). В особенности это
относится к «Лунному диску», в лучшем смысле этого слова странная маленькая фантазия о молодом индийском князе, который, ещё мальчиком, в
нескольких отрезках сна благодаря множеству земных экзистенций открывает свою «историю» в качестве любимца и избранника богини Луны. Этот
совершенно удивительный «языческий» рассказ содержит с другой стороны несколько пассажей по раннему христианству, трудно интерпретируемые.
Всё-таки ясно, что открытие предистории героя превращает его в зрелого мужчину, который однажды будет в состоянии взять на себя ответственную
власть. Тональность куда более серьёзнее чем в многочисленных псевдоориенталистких фантазиях, наводнивших дешёвые журналы 20-30-х годов и
мастером которых стал (очень сомнительная репутация) Э. Гофманн Прайс. Рассказ вполне мог бы выйти из-под пера Блэквуда, о котором Уайтхэд в
своем эссе «Оккультная история» (The Occult Story) писал, что прочитал каждую его строчку. Для Уайтхэда «Лунный диск» – скорее нетипичная
история.
Совсем другое дело с «Рубцом на ткани» (Scar Tissue) и «Ботоном» (Bothon), двумя увлекательными, вызревшими рассказами, со временем не
потерявшими своего потенциала развлечения. «Ботон» представляет ещё и особенный интерес ввиду участия Лавкрафта в его возникновении,
вероятно, только в дискуссии «постсинопсиса» (для Лавкрафта, собственно, сердце любой истории), а не в придании формы. «Рубец на ткани»
рассказывает о человеке, наделённом своеобразной формой памятью о предках, который может отомстить за совершенное над ним убийство в
качестве гладиатора в незапамятные дохристианские времена. Название рассказа происходит от рубца, становящимся видимым на теле героя
одновременно с просыпающейся памятью. В «Ботоне» отношения к легендам вокруг Атлантиды и Му, намеченные лишь пунктиром в предыдущем
рассказе, выдвигаются в центр повествования. Герой рассказа Пауэр Мередит подскальзывается в ванной и получает сотрясение мозга. Вслед
за этим его оккупируют слуховые галлюцинации. При абсолютной окружающей тишине ему мерещится мощный рокот моря, обрушивание зданий и
наполненные страхом крики людской толпы. Его постепенное понимание, что только он может слышать эти шумы, технически изображено очень
искусно. Ему повезло с врачом-психиатром, однажды уже имевшим подобный случай в своей практике и, на основании совпадающих деталей,
убедившемся в «истинности» слуховых феноменов, а позднее и грёзовых видений пациента. Мередит был когда-то Ботоном, генералом и любовником
принцессы Ледды на доисторическом континенте Му в Тихом океане. Попытка завоевать запретный по причине сословной разницы плод силой, при
помощи солдат, проваливается во время осады королевского дворца исключительно из-за начинающегося землетрясения. Это было начало конца Му.
Ботона пленили. Однако, ему удаётся освободиться и бежать вместе с возлюбленной на горную вершину Му (будущие Гаваи), избежавшую
катастрофы. По мере излечения у Мередита к радости пропадает его слуховой и зрительный дар после счастливого конца доисторических событий.
Легенда Му – причудливое удвоение материала по Атлантиде, перенесённого в Тихий океан. Выдумал этот миф некий полковник (вероятно, мнимый)
Джеймс Чарчуорд, сначала в книге «Затерянный континент Му» (The Lost Continent of Mu) с несколькими продолжениями. Чарчуорд, якобы, почерпнул
информацию из тайных архивов индийских и тибетских монастырей. Всё это – конгломерат, напоминающий книгу Блаватской «Дзэн» – библию
теософов. И то и другое, естественно, выдумка. Исторические познания Чарчуорда жалки, его филология и интерпретация мифов ошибочны и
абсурдны. Всё-таки во второй половине 1920-х годов вокруг него чрезвычайно интенсивно спорили. Для наполовину образованных он был также
очарователен как сегодня Деникен, Великовский или «историки» матриархата и нью-эйджа. Для Лавкрафта, ясно различавшего псевдонаучные
конструкции как таковые, и для Уайтхэда как теолога, этот комплекс был естественно всего лишь «материалом», подходящим для воскрешения в
памяти мощных интервалов времени и их преодоления человеческим духом. По предположению Э. Лэнгли Сирлза (А. Langley Searles) «Ботон» на
момент смерти Уайтхеда, возможно, ещё не был полностью завершён; некоторые из последних финальных штрихов могли принадлежать Огюсту
Дерлету, издавшего историю в 1946 году.
Своеобразный рассказ о повторном воплощении, современном оборотне и кратковременной экстернализации внутреннего мира преступника –
«Без свидетельского взгляда» (No Eye-Witnesses). Особый интерес эта скорее банальная история получает из-за очевидных автобиографических
намёков; рассказчик живёт вместе с престарелым отцом в Нью-Йорке, центром его общения является клуб (как для Уайтхеда Гарвардский клуб) и т.д.
Из четвёртой группы следует назвать «Уильямсона» (Williamson), гротескную, но увлекательную маленькую историю, которая при жизни Уайтхеда
была, якобы, ужасно «не подходящей для продажи». Возможно, издателям она показалась также безвкусной. Написанная, будто бы, ещё в году
примерно 1910-м, история рассказывает об весьма особой склонности одной дамы к человекообразной обезьяне и своему отпрыску: то есть
юмористический вариант лавкрафтовского «Факты относительно покойного Артура Джермина и его семьи» (Facts Concerning the Late Arthur Jermin and
His Family, 1920). Немецкий читатель вспомнит додарвинистский гротеск Вильгельма Гауфа «Молодой англичанин».
Есть у Уайтхеда и несколько несверхъестественных приключенческих историй, например, «Культ черепа» (The Cult of the Skull), «weird menace story»
о сумасшедшем враче, который собирается спровоцировать мировую революцию, или отталкивающуюся от идеи Жюля Верна («Треволнения одного
китайца в Китае») любовную новеллу «Кристабель» (Christabel). Последняя заслуживает переиздания, хотя и не относится к фантастике: Пол Сойер
(Paul Sawyer) напрасно добивается вот уже много лет любви одной женщины. В Италии он более-менее случайно спасает жизнь одному человеку,
который оказывается главой неаполитанской мафии. Несчастный влюблённый берёт с того обещание в течение месяца помочь ему уйти из жизни
непредвиденным образом. Несколько часов спустя его застаёт телеграмма от прекрасной Кристабель. Девушка передумала и хочет всё-таки выйти
замуж за него... Незабываемое изображение своеобразно достойного, прямо-таки мудрого шефа Каморы – тот, естественно, не отдаёт приказа убить
нашего героя, а убедительно доводит до его сознания мысль о ценности жизни – возвышает эту историю над тривиальностью.
Из религиозных рассказов в узком смысле этого слова Уайтхед написал только один: «Облатка» (The Tabernacle), короткая история об одном пасечнике,
который по древней народной вере злоупотребляет освящённой облаткой для повышения урожайности улья. Здесь Уайтхед просто-напросто переносит
старинную народную легенду в Новый Свет; свои прообразы из гагиографической литературы он называет лично в одном научном примечании.
Автор пробовал себя и в других жанрах. Так, например, «Рубиновый Кид» (Ruby the Kid) – история-вестерн. Эти тексты также как и его ранние
юношеские и приключенческие истории в литературном смысле незначительны, хотя одна из таких юношеских историй под названием «Пинки на
вершине чероки» (Pinkie at Point Cherokee) была опубликована отдельным изданием в одном уважаемом издательстве в 1931 году, как раз то, что
всю жизнь было недоступно для его фантастического творчества.
Уайтхед вполне сознательно приспосабливался к своему рынку. Его мнение о среднем читателе «Weird Tales» было не очень высоким. Это не мешало
ему досадовать на мелкотравчатость некоторых издателей. Но его конфликты в этом смысле были, пожалуй, куда безобиднее чем у Лавкрафта или,
прежде всего, Смита.
Прочнее всего в памяти сегодняшнего читателя останутся карибские рассказы. Различные эссе Уайтхеда по фольклору подчёркивают достоверность
фона произведений. Точка зрения рассказчика, правда, всегда соответствует таковой американского бюргера из средних слоёв, который сталкивается
со скорее чуждым ему миром. Тот, кто немного основательнее занимается вуду, найдёт в рассказах Уайтхеда даже между строчек кучу
примечательных наблюдений, не в последнюю очередь по психологии общения чёрных с белыми в эти годы. Принципиально нужно сознавать,
что вуду – религия, хотя и питающаяся религиями африканских племён, но развивается в тени христианства (на католическом Гаити) в высокую
религию и располагает сложной системой обрядов и толкований жизни. Вуду – не просто «магия», хотя она, как все религии, знает субстрат магии,
имеющий некоторое значение на периферии гаитянского общества. На американских Вирджинеевых островах во времена Уайтхеда господствовала
одна форма религии, в большой степени идентичная с гаитянским вуду, хотя католические элементы стояли сильнее на заднем фоне (на Гаити
примерно 90% населения формально принадлежат католической церкви, в то время как Вирджинеевы острова протестантские).
В двадцатые годы эти темы были знакомы читающей публике, не в последнюю очередь благодаря чрезвычайно популярной книге У. Б. Сибрука
«Волшебный остров» (The Magic Island, New York, 1929), в которой речь идет о Гаити. Уильям Б. Сибрук (William B. Seabrook, 1887 – 1945) – один
из первых белых не только лично участвовал в церемониях вуду, но и детально сообщил об этом и при этом прежде всего установил характер вуду
как одной из генуинных и уважаемых религий.
Удивительно, что Уайтхед по большому счёту забыт. При жизни его уважали не только в кругу «Weird Tales». Так, например, его история
«Инкрустированный ящик» (The Intarsia Box) получила награду Комитета памяти О'Генри. Иному современному читателю его стиль повествования
покажется довольно викторианским, но всё-таки явно более современным чем стиль, предположим, Райдера Хаггарда.
Литературные кумиры Уайтхеда поимённо называются, прежде всего, его эссе «Оккультная история», главное содержание которого, правда,
жалоба на недостаточные рынки сбыта для сверхъестественных и оккультных историй. Эдгара По и Амброза Бирса он считает в общем и целом
завышенными в оценке, а Артура Мейчена, напротив, «finest occult story writer who has ever lived». Он высоко чтит Блэквуда и Ральфа Адамса Крэма,
хвалит У. У. Джейкобса и Киплинга, Уэллса и Монтегю Джеймса, то есть писателей самых различных стилей. Уайтхеда нельзя поставить на одну
ступень с ними, но сродство этих авторов с собственной сильной стороной Уайтхеда всё же различимо. С Мейченом его связывает христианский
фундамент и живой интерес к оккультному и загадочному под поверхностью общества, с Блэквудом чувство природы и её сил, с Джейкобсом тонкий
юмор, с Джеймсом любовь к призрачному, с Киплингом достоверность в изображении цветной культуры, со всеми радость от чтения
сверхъестественных, таинственных и страшных рассказов. Интересно также, что Уайтхед уже разбирает Ходжсона, который тогда в Америке был
почти неизвестен (даже Лавкрафт познакомился с ним значительно позднее) – указание на широкую начитанность Уайтхеда в жанре страшного.
Некоторые рассказы Уайтхеда инспирированы Эдвардом Лукасом Уайтом. Важнейший же его источник – интерес к людям Карибики, их вере и
суеверии, их социальным формам обхождения и их традициям. Уайтхед останется навсегда мастером карибского рассказа и сохранит маленькую,
но индивидуальную нишу в «зале славы» фантастики.
Существуют три библиографии Генри Сент-Клера Макмиллина Уайтхеда. Ни одна из них не является полной. Касаются они преимущественно
фантастики. Газетные статьи автора так и не были собраны.
Произведения автора
Публикации в периодике и сборниках
- Губы: [Рассказ] / Пер. Д. Грибанова // Зловещие мертвецы. – Н. Новгород: Деком; М.: ИМА-Пресс, 1992 – с.312-321
- То же: [Рассказ] / Пер. Аркадия Медвинского // Комната в башне. – К.: Зовнішторгвидав України, 1994 – с.184-197
- Ловушка: Рассказ / Пер. Е. Мусихина // Г. Лавкрафт. Погребённый с фараонами. – Киев: Лабiринт, 1996 – с.353-392
- Камин: [Рассказ] / Пер. Е. Титовой // Тварь среди водорослей. – [Тверь]: оПУС М, 2014 – с.116-131
- Ботон: [Рассказ] // Библиотека «Некрономикона». – СПб.: Северо-Запад, 2019 – с.6-34 – [Авторами указаны Говард Ф. Лавкрафт и Генри С. Уайтхед]
- То же: [Рассказ] / Пер. А. Черепанова // Дом Червя. – СПб.: Северо-Запад, 2021 – с.5-36 – [Авторами указаны Говард Ф. Лавкрафт и Генри С. Уайтхед]
Творчество автора
- [Александр Сорочан]. Генри Сент-Клэр Уайтхэд: [Об авторе] // Тварь среди водорослей. – [Тверь]: оПУС М, 2014 – с.114-115
© Вячеслав Короп, 2007
© Виталий Карацупа, 2014-2021
|
|
|
